«Интересно, попадётся ли мне здесь медведица-госпожа? Или павлиний глаз, например… Или коконопряд дуболистный… Всё хочу видеть! Всё, что есть!» – с волнением оглядывая незнакомые южные берега Кандалакшского залива Белого моря, думала Майя. Они ещё не подошли к пристани, а она уже выискивала в воздухе порхание отблесков света – любимых своих бабочек… Майя, конечно, не профессионал, а любитель, о чём она не уставала жалеть, поступив двадцать четыре года назад не на биологический, а на филологический факультет Уральского государственного университета. Но разбиралась в энтомологи весьма неплохо для дилетанта, поскольку любила мир, похожий на сбывшуюся сказку, – мир насекомых.
Кстати, с мужем Анатолием Акимовичем Скорюпиным Майя Антоновна познакомилась, именно изучая популяцию бабочек на Алтае. Зелёные глаза и непривычно застенчивая улыбка туриста, волокшего один из тяжелейших в группе рюкзаков, зацепил её сердце на одном из привалов, когда неожиданно спел под гитару неизвестную бардовскую песню – как оказалось, собственного сочинения. Тоненькая девушка с открытым ясным лицом тоже глубоко вонзились в его сердце, и через год после алтайского похода они поженились. Как у подавляющего большинства семейных пар, первое время они восхищались друг другом безоговорочно и прощали разные досадные мелочи и случавшиеся с ними промахи. Потом Скорюпины пережили первое несчастье: внематочную беременность. Через год – второе: выкидыш. Лечение. Разговоры о суррогатной матери, экстракорпоральном зачатии, о детдомовском малыше… Первых два варианта отмели, после того, как Майя поговорила со священником – настоятелем храма, возле которого они жили, но ходили только по большим церковным праздникам и в дни рождения. Отец Ананий вовсе не напирал, не уговаривал: просто раскрыл суть вещей: отчего в глазах Господа вынашивание чужого ребёнка за деньги – страшный грех, изничтожающий великое значение, мистический смысл материнства и вообще семьи, дающий новой душе человеческой шанс на новую вечную жизнь перед Лицом Бога. Отчего не менее страшный грех – получить «в пробирке» несколько искусственно зачатых эмбриона, выбрать самый лучший для жизни, а остальные – выбросить в ведро. А вот на то, чтобы взять дитя из детдома, иерей Ананий дал своё отеческое благословение. Но тут уж восстал Анатолий: поразмыслив, он решил, что никогда не сможет полюбить «не кровного ребёнка». Что поделать. Такой вот он человек, и никуда от этого не денешься.
-1-
Пыталась Майя настоять, поскольку полюбился ей один трёхгодовалый мальчонка с доверчивыми, зовущими зелёными глазами, но Анатолий отказал ей наотрез.
С той злосчастной поры и стала их семья разлаживаться. Майя всерьёз занялась бабочками, составляла коллекции пойманных в сезон экземпляров, стараясь не глядеть на малышей, встречающихся ей на улице, и взахлёб радуясь редкому обещанию с детьми родных и знакомых, отчего душа Анатолия, наблюдавшего за её лихорадочной обжигающей любовью к очередному ребятёнку, томилась от непонятного уныния и чувства вины, столь же непонятно, откуда взявшегося… Он было начал попивать, но три года назад встретил яркую молодую женщину и умудрился так втянуться в её жизнь, в её лоно, что завяз по самую макушку. А перед отъездом любовника в совместное с женой путешествие Регина Кондрева сообщила ему, что ждёт от него ребёнка. Так что во время поездки по стране, приведшей их в старинное полузаброшеное село Кереть в Лоухском районе Карелии на краю Кольского полуострова, в устье реки Кереть, впадающей в Белое море, единственное, что занимало голову Анатолия Акимовича, это: что теперь делать?! С одной стороны – любовь, засунутая в холодильник, с другой – отцовство с хлопотами и ответственностью рядом с женщиной весьма привлекательной, очень вежливой и, в то же время, заводной и не чурающейся кокетливых игр, что начисто отсутствовало в искренней, открытой и простой Майе, которая так любила бабочек, раз ей не давали любить детей…
Пару раз позволив себе сдаться Регине, Анатолий Акимович вскоре привык к измене и перестал сгорать от стыда. Он не понимал, знает ли о его предательстве Майя, и первое время он чувствовал себя стоящим перед стоматологическим креслом в ожидании удаления нерва. Ох, муторно ему было! Но Майя не переменилась, и Анатолия Акимовича отпустило… Облегчение, впрочем, длилось недолго: всеми силами заглушаемая вина изоржавила его душу, и постепенно за три года Анатолий Акимович опустился на дно пропасти, в которую старательно падал: на Кольский полуостров он прибыл, чтобы убить Майю. Он чувствовал, что уже может это сделать.
Холодный ветер дул в Майю с упорством и животной одержимостью. Плевать он хотел на бабочек всего земного шара. Распаренная жгучим ожиданием встречи с незнакомым краем, Майя не ощущала злобный июньский холод. Как непохоже тут всё на те места, где она бывала прежде! Майя с жадностью наблюдала за приближением Керети, за швартовкой, и вот она спешит с баулом и парой сумок впереди всех, снедаемая желанием скорее помчаться по невысокой траве с россыпью скромных мелких цветов в надежде прямо сейчас увидеть летающее чудо с усиками и мягким хоботком, закрученным в ювелирно изящную спираль…
-2-
Избы в Керети удивительные. Окошки маленькие, стены толстые. В каждом сохранившемся доме своя изюминка: ставни резные, на воротах то деревянный петушок, то солнце, то заяц или ещё какая фантазия. Никаких палисадников. Вместо цветов – развешанные сушиться рыбацкие сети. Непременная лавочка. Дорожки в солнечном свете поблёскивают от мелких кусочков слюды-мусковита, который здесь добывали с начала шестнадцатого века.
У причала стояли керетяне. Они разбирали на постой немногих приезжих. Скорюпины попали к старикам – Тихону Еремеевичу и Тайгине Мартыновне Кичигиным, расположились в маленькой чистой комнатке с иконами Господа Иисуса Христа, Пресвятой Богородицы и святого угодника, имя которого Майя не разобрала. Переоделась, взяла фотоаппарат, сачок, позвала:
– Толя, ты пойдёшь со мной?
Но тот помотал головой.
– Не, я схожу, узнаю насчёт рыбалки. Вдруг кто свозит.
Майя ушла, а Скорюпин расспросил Тихона Еремеевича о рыбалке. Оказалось, что рыбаки выйдут в море завтра, а договариваться с ними надо будет сегодня. Кичигин проводил Скорюпина до местных добытчиков – Зегре, Козубу и Енаки, и после обсуждения ударили по рукам на завтра. Возвращаясь, Анатолий Акимович повторял про себя странные фамилии керетян: Зегря, Козуб, Енаки… Украинцы и японец? Спросил у Кичигина, а тот отвечал в смысле – что приехали люди с разного краю, обосновались, семьи завели, хозяйство, а фамилии свои сохранили со своих земель. Так что странного ничего нет.
Вернулась окрылённая Майя. Она обежала Кереть, обнаружила цветущее разнотравье и поймала одну бабочку – не особенную, конечно, но для начала сойдёт. Очарованная неяркими красками северного побережья, Майя взахлёб хвалила местные поля, перелески, необычайно свежий воздух и лёгкий ветер с нотками морской соли и йода. Невозмутимые Кичигины слушали молча, а в конце Тайгина Мартыновна немногословно пригласила наезжать в гости, когда нужда появится. Майя с восторгом благодарила, а Скорюпин, слушая, мысленно скрежетал зубами.
Мысль об убийстве женщины, которую он когда-то любил, а теперь возненавидел из-за своей измены и нежелания признавать свою вину, заполнила его душу, словно помои – ведро, и уже норовила перелиться через край, воплощаясь в реальность.
-3-
Вечером Скорюпин вышел погулять по побережью. В последний момент Майя подхватилась и увязалась за ним, отчего он помрачнел ещё больше.
Жена щебетала, восхищаясь Керетью, а он шёл и глядел на море, придумывая, как до отъезда устроить гибельный несчастный случай. В голову лезли фантастические прожекты, но он отбрасывал их один за другим как несостоятельные: ведь убить – просто; сложно прослыть невиновным и получить официальное подтверждение этому. Но пока вырисовывался лишь один вариант: взять напрокат лодку, и в море вытолкнуть жену в воду и быстро отплыть подальше. Хотя и этот способ так же подозрителен, как другие.
Наутро Скорюпин собрался на рыбалку со вчерашними знакомцами – Зегре, Козубом и Енаки.. Его ждали холодные твари: сёмга, горбуша, кумжа, хариус, форель… Деятельная Майя чмокнула мужа в колючую щёку и упорхнула за бабочками. Её ждали воздушные создания: коричневый Вишнёвский Павел, белая боярышница или белянка боярышниковая, бежевый, с резными краями махаон, белёсый с чёрными кружками аполлон чёрный (мнемозина), серо-бледно-коричневый, с чёрным глазом и белой точкой на верхнем крыле воловий глаз. И голубянка алексис, и зефир берёзовый, и коконопряд дуболистный, и крупноглазка ликаон, и лишайница поздняя, и медведица госпожа, и павлиноглазка малая, и перломутровки ниоба, фрея и титания. А ещё – пестрянка жимолостевая, и пяденица дымчатая, и толстоголовка-запятая, и червонец пятнистый, и шашеница авриния, и тостенькая шмелевидка скабиозовая с толстеньким телом шмеля и острыми серыми крыльями… Детские мечты о феях.
Рыбалка удалась. Они поймали несколько некрупных сёмг, пару форелей, и довольный Скорюпин с гордостью вернулся в домишко Кичигиных. Тайгина Мартыновна вычистила рыбу, одни тушки засолила, другие в печи затомила, а обрезки и что помельче – на густую уху пошли, как водится. Голодная Майя вернулась к вечеру и смолотила миску ухи, испечённую форель и выпила душистый травяной чай без сахара. Показала свой улов: перломутровку фрею, дуболистного коконопряда. Пока что ничего редкостного ей не попалось, но Майя не унывала. Впереди целая неделя, а то и две; не может быть, чтоб ей никто редкостный не попался!
Внимательно глянув на мужа, Майя тихо спросила:
– Ты очень мрачный. Рыбалка не задалась?
Скорюпин заставил себя успокаивающе улыбнуться и чмокнуть прохладную женскую щёку.
– Просто устал.
-4-
Легли спать. Анатолий Акимович долго не мог уснуть, напряжённо обдумывая возможности для тайного, нераскрываемого убийства. А если… всё-таки море? Почему нет? Взять у Кичигина парусную лодку-карбас, предложить Майе прогулку, а там… Главное, чтобы волны были высокие, и чтобы лодку перевернуло. Скорюпин-то однозначно выберется, даже в холодной воде, а вот Майя – нет. Она плавать не умеет: росла на Южном Урале, в рудничном посёлке, что вырос в начале двадцатого века подле золотого прииска, и водоёмов поблизости не было. А карьеры, наполняющиеся после выработок грунтовыми водами, имели отвесные берега. Умеешь плавать – плавай, не умеешь – ноги полоскай, а где научишься? Бассейн в том посёлке, который к двадцать первому веку вырос до статуса города, построили буквально четыре года назад. Поздно для Майи. Она до сих пор заходит в воду по грудь и просто барахтается в ней, молотя ногами и по-собачьи часто и коротко гребя руками. На глубине она утонет вмиг. А ему… ему после этого надо выдержать на лице горе. Допросы. Вопросы родных, друзей, знакомых, сослуживцев… Рыдания на похоронах. Если из моря достанут мёртвое тело. И обязательно скрывать любовницу и ребёнка, не то догадаются, копать будут. А года через полтора переехать в другой город и начать жить с новой семьёй в новом доме и получать деньги на новой работе. Очень кстати, что они шесть лет назад купили трёхкомнатную квартиру и не зачали детей. После смерти Майи всё отойдёт ему, Анатолию Акимовичу: в придачу квартире – машина, гараж, сад и счёт в банке на миллион девятьсот восемьдесят пять тысяч рублей. После продажи имущества и обналичивания счёта он купит в Челябинске нормальную квартиру и затеряется там. А к будущей работе он уже с декабря прошлого года сделал первые шаги – во время служебной командировки.
Наутро Скорюпин зашёл к Зегре с просьбой одолжить ему на три часа его карбас. Зегря потребовал за аренду деньги. Анатолий Акимович, не споря, уплатил сполна и всё время проплавал возле берега, изучая сей древний вид транспорта и незнакомые воды. Расставаясь с Зегрей, уралец пробормотал, что на спокойном море карбас – что надо, и спросил, как он ведёт себя в шторм.
– В шторм на лодке лучше не выходить. Это тебе верная смерть выйдет, – хмыкнул Зегря. – Через три дня, думаю, поволнит немного. Баллов на пять-шесть. Так что, Акимыч, успевай, пока на море ходко.
-5-
И вот, пока Майя летала с сачком по земле, Анатолий осваивал воду. На третий день, ближе к вечеру, волны укрупнились, зашумели. Чтобы проверить, как будет справляться, Скорюпин выпросил карбас у Зегри и начал грести. Вроде бы, не шибко трудно оказалось. Он уже повернул к берегу и в момент устал, неизвестно, отчего. По тому, как берег начал отдаляться, Скорюпин понял, что течение тянет его в открытое море, и здорово перепугался. Он люто ненавидел свою кончину, отпирался от неё всеми мыслимыми и немыслимыми силами сознания. Поэтому начал отчаянно грести к берегу. Руки уже ныли, отказываясь бороться с тяжестью вёсел, когда вдруг Анатолий увидел невдалеке от себя другой карбас, ведомый чёрной сгорбившейся фигурой. Он закричал во всю глотку. Казалось, его услышали: чужой карбас начал приближаться к нему. Надежда всколыхнула Скорюпина, и он, налёг на вёсла с новой силой. Карбасы сблизились, и Анатолию удалось увидеть рыбака.
Лучше бы не видел.
В лодке сидел крупный худой горбатый человек в чёрном монашеском одеянии. У ног его лежало истлевающее тело женщины. Мёртвые глаза её неотрывно смотрели на монаха. Длинное плотное платье неопределённого цвета покрыто белёсой морской солью, как и тёмные волосы, и платок, и открытая кожа…
Скорюпин заорал не своим голосом. Горбатый монах не повернул головы. Он грёб монотонно, как машина, и что-то бормотал – вроде бы, под нос, но слышно было, казалось, по всему побережью. А побережьем был он, Скорюпин. И он никак не мог уловить смысл слов, раздающихся то ли по всему морю, то ли в его голове. И не мог отвести глаз от неподвижной фигуры в глубине карбаса – устрашающей своей древней неподвижностью, безжизненностью.
– Эй, вы кто? – закричал Скорюпин. – Вы что тут мертвецов развозите?! Вы из монастыря какого-то? Эй, старик, слышь? Я ж тебя спрашиваю, чего молчишь, в дно уткнулся?!
Но горбатый монах не отвечал. Грёб и бубнил себе под нос неразборчиво. Его старый тёмный карбас толкнул бортом борт Скорюпинской лодки, и тот едва не опрокинулся в воду.
– Спятил, что ли, старик?! Я ж утону!
И вдруг монах ясно сказал:
– Тонешь, Анатолий. В пучине тонешь. Не выплывешь, коли замысел свой богомерзкий не оставишь.
-6-
У Анатолия Акимовича перехватило горло. Он закашлялся, сожалея, что вообще открыл рот. Вытер заслезившиеся от резкого порыва ветра глаза. И обомлел: море чистое, безлюдное, и никакого карбаса с горбатым монахом и телом умершей женщины! Будто они в мгновение на дно опустились! Огляделся Скорюпин – а берег близко. Схватил вёсла – и к суше, не щадя сил.
«Чтоб я ещё сунулся на рыбалку!» – плевался он, вытаскивая карбас. Пока добрался до Кичигиных, поостыл немного, успокоился. Майе ничего не сказал. Молча ел обжаренную в муке кумжу и старался не вспоминать о том, что перепугало его до полусмерти. Приходилось вникать в восторженную болтовню Майи о бабочках: как она увидела шашеницу авринию, и как здорово, что она здесь, чтобы увидеть воочию свою сбывшуюся сказку!.. Анатолий Акимович слушал, не слыша. Её голос мощно заглушался повторяющимися вновь и вновь ясно, чётко, как диктором Центрального Телевидения советских времён, произнесёнными словами: «Тонешь, Анатолий. В пучине тонешь. Не выплывешь, коли замысел свой богомерзкий не оставишь… Тонешь, Анатолий. В пучине тонешь…».
«Молчи! Молчи! – взывал отчаянно Скорюпин. – Оставь меня в покое!».
Напрасные потуги. Монашеское обличение отдавалось в его голове болью. Кто он такой, этот злосчастный горбатый монах?! И вдруг Анатолий Акимович воспринял, наконец, то, что сию секунду рассказывал старожил Керети Тихон Еремеевич Кичигин.
Он издавна собирал исторические свидетельства о своей малой родине и все факты и легенды старательно вписывал в тетрадь, которую назвал «Краеведческие изыски». Сам он, по молодости отслужив три года в Кремлёвском полку, остался в Москве учиться на геолога, тогда-то и нашёл в Государственной Ленинской библиотеке некоторые данные о Керети. Белое море не опустило своего рыбака. Тимофей Кичигин женился, народил троих сыновей и дочь, отработал геологом двадцать восемь лет, отпустил в жизнь детей и вернулся с женой на Северный берег Карелии. Конечно, Кереть нынче не то село, что процветало в течение четырёх веков, но… родина, что ни говори.
Скорюпина не интересовала история полуумершей деревни. А вот Майя Антоновна слушала повествование Тихона Еремеевича со всем вниманием. История для неё выступала в качестве первопричины любви к Родине. Чем больше знаешь, тем сильнее любовь.
-7-
Вот, к примеру, Ке́реть. Если б она в ней жила.
Почему её так назвали? Одни говорят, что от саамского слова «гиера», то есть, верхушка, макушка, верховье реки. Другие – что от саамского «керет» – кережка, то есть, саамские сани в виде лодки. Село застроилось в конце пятнадцатого века на месте первых людских поселений времён среднего мезолита. Оно было богатым, потому что через него проходил торговый путь из Поморья в Швецию. А в шестнадцатом веке в Керети ловили рыбу, промышляли зверьём, варили соль и добывали слюду-мусковит, немного жемчуга. Тогда же Кереть стала вотчиной Соловецкого монастыря, и в ней построили укреплённый острожец. Её разоряли и отстраивали заново, она нищала и обогащалась. А в начале восемнадцатого века в Керети открылось волостное отделение Кольской таможни, которое просуществовало более двух веков и было упразднено приказом НКВиТ только в 1926 году. Ещё в селе работали мировой судья, становой пристав, сельский врач, лесничий и таможенный чиновник, имелась даже школа.
С середины марта до конца мая через Кереть тянулись обозы с рыбой и зверьём. В начале девятнадцатого века на вылове сёмги и сельди рыбак мог заработать за сезон до двухсот рублей! В конце столетия на пристани богатеющего год от года села красовались одно паровое, десять парусных и шесть промысловых судов. Кроме моря, монеты Керети приносил новый лесопильный завод братьев Савиных. И вскоре местечко сие стало промышленным и экономическим центром Карелии, соединяющим морские пути из Мурманска и Архангельска. Выстроили здесь санитарный пункт, церковь и почтово-телеграфное отделение.
В революцию семнадцатого года Кереть, на удивление потомкам, не погибла. В ней долгое время существовали восьмилетняя школа, клуб, пекарня, магазин, библиотека. В 1933 году в ней организовали рыболовецкий колхоз «Красный рыбак», а в конце пятидесятых Кереть стала посёлком городского типа, обжитым тысячью с лишним человек…
Но в глубине советского времени всё изменилось к худшему. На границе семидесятых угас рыбный промысел. Из-за нарастающих трудностей по доставке леса закрыли лесозавод. Затем ликвидировали один за другим Керетский сельский совет, школу, больницу, магазин, пекарню, библиотеку. Керетчан потихоньку вывезли в Лоухи, Чупу, Кемь… Зато в семьдесят пятом году на территории опустевшего керетского лесозавода на острове Среднем появилась биологическая станция Санкт-Петербургского государственного университета, которая работает доныне. Хоть сейчас беги, смотри – рассматривай…
-8-
А сейчас что Кереть?.. Сами видите: полуразрушенные избы, то заросшие травой по окна, то – укрытые до крыши снегами. В тёплую пору наезжают охотники до диких мест, рыбы и зверья, да немногочисленные паломники…
Тут Анатолий Акимович неожиданно для себя спросил, к кому тут приезжают паломники? И Тайгина Мартыновна рассказала, к кому. Скорюпин слушал, не веря собственным ушам.
Оказывается, в начале шестнадцатого века родился в Керети в семье поморов мальчик. Назвали его Василием. Подрос мальчуган – и в Шуерецком скиту у старца Зосимы и преподобного Феодорита Кольского он научился читать и писать Лет в тридцать Василий женился. Его матушка во всём была ему помощницей. Он любил её всем своим горячим сердцем, и лишь ради этой любви оставил он свои мечты об иночестве. По возрасту молодого помора поставили пресвитером в город Кола в церкви святителя Николая чудотворца. И зажил он «с супругою в любви и целомудрии, всем людям на успех и на пользу, диаволу же и бесом на рвение и на зависть».
Отец Василий был одарённым священником, «и людей Закону Божию, яко истинный пастырь поучал». Нравом он был суров и порой крут, но честен и чист пред Богом и людьми. Сильно скорбел он о тяжком «идолобесии», о вере языческой, в которой пребывали многие лопарские семьи – коренные жители Карелии. Кольский батюшка смело противостал издревле сильной на Кольском Севере власти нечистого и, «добре подвизаясь на невидимого врага козни», вступил в опасную схватку с «тьмой века сего».
И вот как-то отец Василий заклял древнего демона, что запирал вход в Кольский залив и топил утлые судёнышки рыбаков, требуя жертвоприношений на языческом капище Абрам-мыса. Путь из залива в море стал свободен, страхи и наваждения бесовские исчезли, и жертвы языческие на мысу прекратились. Но этим своим действием настоятель Никольской церкви сильно озлобил бесовскую силу, и она затаилась до времени. Бес обещал отомстить своему врагу. И отомстил страшно. На шестом году семейной жизни иерей с матушкой возвратились в Кереть. В один ужасный день молодая женщина была убита своим мужем…
-9-
Скорюпин содрогнулся и стиснул руки.
– Отчего он её убил? – дрожавшим голосом спросила Майя Антоновна.
Тайгина Мартыновна пожала плечами.
– Кто знает сейчас? Только Бог… Времени-то сколь минуло… По житию-то вселился в жену Варлаама нечистый дух. Та стала вести себя соблазнительно, и никакие уговоры и увещевания не помогали. И тогда отец Василий прибегнул к «отчитке». Да только вот, пока молился горячо и пытался изгнать беса, смертельно её ранил, она и не выжила… Обманул его лукавый, так-то страшно отомстил.
Похоронил священник супругу и побрёл в Колу к преподобному Феодориту Кольскому каяться. А тот наложил на иерея епитимью: «вози, мол, тело убиенной тобою жены в карбасе, пока оно не истлеет, от Керети до Колы и обратно; постись строго, а рыбу ешь в одну только Пасху». Вернулся Василий домой. Выкопал из земли гроб-колоду с телом покойной. Выволок его на берег моря, переложил супругу в карбас и отплыл. Три года его карбас, который он называл «вторым гробом», плавал по Северным морям «против зельнаго обуревания», против сильного ветра, против встречной волны, и священник непрестанно пел покаянные псалмы пророка Давида. Двенадцать раз в году должен был Василий пройти свой путь. Расстояние между Керетью и Колой в одну сторону – тысяча километров. Сколько он прошёл за свою епитимью – Бог ведает. За годы постоянной гребли спина праведника сгорбилась, согнула его чуть не вдвое…
– Говорят, над «Варламьевой лодьей» всегда царила буря, – проговорил Тихон Еремеевич. – Она будто рождалась вокруг карбаса и всюду его сопровождала.
– Да кто это видел? – буркнул Анатолий Акимович.
– Моряки видели, – ответил Кичигин. – Тогда, в шестнадцатом веке… И позже тож.
-10-
Скорюпин представил море, туман, и на волнах, вдруг забурливших на спокойных штильных водах, парусную лодью с одиноким гребцом и его жутким грузом. Наверняка морякам казалось, будто они видели нечто из иного мира… Лично он хорошо их понимал.
– У нас тут места суровые, особенно на Святом Носу, – напевно продолжал Кичигин. – Здесь сталкиваются течения двух морей, и тогда образуются морские сувои.
– Что образуется? – переспросил Скорюпин.
Трифон Еремеевич повторил:
– Морские сувои. Большие волны. Они возникают, будто ниоткуда и сталкиваются друг с другом, не пойми, как. Очень это опасно – хоть для лодьи, хоть для большого корабля. Так что мореходы предпочитали пересекать Святой Нос по суше, волоком от Волоковой губы до Лопского становища. Да только и тут их ждала беда. В бухтах этого мыса водились особые черви – «корабельные сверлила».
– Ну, и названье, – хмыкнул в кружку Анатолий Акимович. – Они что, на дрель похожи?
– На дрель?
Кичигин подумал и отказался:
– Не-ет. На дрель совсем не похоже.
Тайгина Мартыновна вмешалась:
– Их личинки цепляются за днища судов и просверливают самую крепкую древесину. Одни дыры в днище. Так что, поди, и похоже.
Майя сравнила зачаровано:
– Ну, словно дуршлаг. Да?
– Похоже, – согласилась Тайгина Мартыновна и скупо улыбнулась.
Через три года после наложения епитимьи прибыл отец Василий к этому переволоку на Святом Носу, увидел множество «корабельных сверлил» и, конечно, вознамерился избавить мореходов от напасти. Встал на носу своего карбаса и помолился Богу, руки воздев к небу. Чудо Божье очистило море от моллюсков навсегда! До сих пор ни одного нету! Путь стал «благопроходен», и карбас, наконец, пристал к берегу. Василий похоронил убиенную свою жену и постригся с именем Варлаам. Сперва в Печенгском монастыре он подвизался у преподобного Трифона. С ним вместе побывал в Кандалакшском Рождества-Богородичном монастыре на Соборе Кольских святых. Затем вернулся в родные Керетские пределы, в Чупскую губу – туда, где захоронил он свою наболевшую и драгоценную ношу – останки любимой матушки. Молился. Постился. В глубине Чупской губы поставил часовню и жил в пещере со зверями. Господь дал ему дар исцеления и чудотворения, прозорливости. Он исцелял людей, изгонял из них бесов, спасал их на море.
-11-
Прожил святой подвижник около ста лет. Когда в 1590 году Варлаам умер, похоронили его в селе Керети близ церкви святого великомученика Георгия, и с тех пор те, кто просил его о помощи, получал её незамедлительно. Мощи его нетленные явились людям в 1722 году при разборе часовни великомученика Георгия Победоносца и до 1961 года пребывали в селе Кереть… а потом вдруг бесследно исчезли.
– Богоборцы стащили, видать, – вздохнула Тайгина Мартыновна. – И спрятали.
– Бог поругаем не бывает, – строго возразил её муж. – Время пока не пришло святые мощи обрести. Не достойны.
Тайгина Мартыновна, повздыхав, вынуждена была согласиться. А Скорюпина перекорёжило всего. Но он ничего не сказал. Выслушал, раздувая ноздри, что с той поры жители Керети присказу такую изобрели: «Куда пошёл – как Варлаам против ветра?». А норвежские рыбаки говорили: «Как с моря на берег идёт туман, и погода портится, то это «русский поп жену привёз»…
Кичигины встали, повернулись к углу, в котором на треугольной полке стояли три иконы, и перекрестились. Майя неуверенно последовала их примеру. А Скорюпин не выдержал и выскочил вон. Свежий воздух не помог, не отрезвил, не выветрил. Так же глухо и страшно томило душу – а ещё так противно, что от самого себя воротило.
И всё же… Регина. Ребёнок. Убийство Майи. И чтобы шито-крыто, а он вне времени, вне подозрений. Больше нигде не получится. Скорюпин с огромной неохотой поплёлся к пристани в поисках старого подгнившего карбаса. Наверняка, один, да найдётся такой. Брр… Лето, а прохладно. Особенно по заходу солнца.
-12-
Надо зазвать Майю на вечернюю прогулку уже завтра. Выйдут в море, и там он выбросит её за борт; а карбас подломить кое-где и затопить поближе к берегу. А самому – вплавь и скорбная застывшая рожа.
Вот, кажется, расползлось одно подходящее судёнышко для задуманной черноты. Он осмотрел днище. Крепкое ещё, но есть некоторые слабые места. Оставшись довольным состоянием лодки, Скорюпин безотчётно глянул на просторы и остолбенел. Перед ним качался на больших, невесть, откуда взявшихся, крупных волнах призрачный карбас древней выделки, а в ней горбатого монаха на вёслах и труп истлевающей женщины.
Теперь Скорюпин знал, кто это.
Варлаам!
Через века он приплыл к преступнику, чтобы мучить его беспощадно всю временную жизнь, и видеться его взору веки вечные. Преподобный поднял голову. Скорюпину предстало бородатое лицо с чёрными глазами.
– Анатолий, – услышал Скорюпин, – жизнь твоя кончается вечная, смерть вечная надвигается и скоро похоронит тебя. Одумайся. Не кади бесам.
Он протянул к Анатолию Акимовичу руку и пропал. У Скорюпина подкосились ноги. Он упал и потерял сознание. Очнулся – понял, что промёрз и едва может шевелиться. Кто-то кричал его имя. Далеко. Он шепнул ветру: «Я тут». Но ветер не помог. Губы Скорюпина зашевелились в поисках слов.
«Помогите…».
«Помогите… я замерзаю…».
«Помогите… я замерзаю… Не хочу умирать… вот так…».
«Помогите… я замерзаю… Не хочу умирать… вот так… Боюсь…».
«Помогите… я замерзаю… Не хочу умирать… вот так… Боюсь… Майя… Майя… Прости».
«Прости, Майя! Помоги!».
И вдруг – найденное:
«Господи!».
Стрела вонзилась в него, и он вдруг понял, что Регина вовсе не беременна. Что к ней любовник больше года ходит. Он вдруг понял, как любит его Майя. Понял её неодолимую тягу к детям. Понял свою жизнь. Её нищету.
И заплакал невыносимо, потому что никогда не плакал.
С трудом поднявшись, Анатолий Акимович опёрся руками о карбас и глянул вдаль. Лодка преподобного Варлаама была там. Святой монах стоял возле мачты и смотрел на него. Перекрестил его. В глаза Скорюпина брызнул свет – и море пустынно. Анатолий глубоко вздохнул, перегнулся через борт, умылся морской водой и взялся за вёсла. Берег встретил его ночными бабочками – их имена знала Майя. Он смотрел на них, сопровождавших его на пути к дому Кичигиных, и шёл, крепко ступая по святой Кольской земле.
Бабочки. Бабочки Майи.
Горбатый монах. Сохранитель и тёплый молитвенник.
Скорюпин шёл и радовался, что идёт.
Что идёт к жене. К Майе.
1-22 марта 2013
_____________________
1. «Повесть о преподобнем Варлааме Керецком». РГДА. Ф. 196. № 634. Ч. 4, 5; «Канон преподобному Варлааму Керетьцкому, новому чюдотворцу», «Канон преподобному Трифану Печенгскому чудотворцу». Рукописное собрание Псковского музея-заповедника. Ф. Никандровой пустыни. № 292; «Житие преподобного Трифона Печенгского просветителя лопарей» // Православный собеседник. Казань, 1859. Ч. 2; «Слово историческо о житии преподобного Варлаама иже в край Соловецкого моря, в месте нарицаемом Кереть просиявшего». РГБ, рукописный фонд, собрание Егорова, № 1571. Л. 298.
2. Игумен Митрофан (Баданин). «Преподобный Варлаам Керетский. Исторические материалы к написанию жития». — Изд. «Ладан». СПб. — Мурманск, 2012. 248 с.: ил. – (Православные подвижники Кольского Севера: Книга III). Издание второе, исправленное и дополненное.
3. Русский дом. – 2011. – № 11. – С. 17.